Sigma

Я могу поклясться, что почувствовал его, когда стоял в рядах последнего дозора. Я могу поклясться, что раны, которые он оставил мне пятнадцать лет назад, уже давно обратившиеся в шрамы, взвыли, словно псы на лютом морозе, словно мученик, которого прижигают раскаленным докрасна металлом в казематах церкви Создателя. Мое сердце забилось в унисон с барабанами тревоги и смуты, что затуманили мой разум, что крепкая грибная водка старика Изекииля в «Старой преисподней» из округа 019. Каждый волос на моем теле встал дыбом, а с затылка, словно мерзкий слизняк, перепрыгивая на спину, пополз мерзкий холодок ужаса. Легкие мои сжала тревога, а разговоры о пиве, которые мне удалось завести в строю с хранителем веры, усохли на корню, перебиваемые спазмами дыхания. Ужас, страх, злость и желание убить – все это пронзило мое нутро, когда легкий ветерок Вальденгейта, смешиваясь с дымом, пылью, и далеким запахом гниющей плоти, принес мне еле слышимый отголосок смерти, отголосок, который я запомнил и вряд ли смогу забыть. Что крепкая рука кузнеца, тревога сжала каждою часть моего тела, я знал, что зверь, за которым я веду охоту половину собственной жизни, таится рядом. Кажется, я даже смог заметить блеск красных глаз в темном переулке неподалеку. Он был рядом, очень близко и одновременно далеко, отдаляемый могильным холодом и замогильной злостью, страхом, до сей момента таившемся в моем сознании, страхом, до сей момента маскирующимся за нечеловеческой злобой, которую я пытался изгнать из себя, избавляясь от всех четырех вампиров – жертв, павших от моей руки за время многолетней охоты. Я до сих пор помню, как истязал Ричарда – зверя в человеческой шкуре, прикончившего не один десяток людей во славу своих темных господ, почти ровно год назад. Я до сих пор помню, как рвал его кожу, черную, словно сажа, и плоть, сладковато отдающую нотками гниющего мяса, тупым крюком, что попался мне под руку на старой, заброшенной скотобойне. Я до сих помню, как он страдал за свои грехи, обливаясь темной, словно сама мгла разлома, кровью, как я пытался унять свою злобу, сравнимую лишь с невероятной яростью Древних Богов, раз за разом разрывая нечисть на части. Я до сих пор помню, что, выйдя в свет масляных ламп, освещающих ночные улицы города, не узнал себя в отражении лужи, оставшейся после недавнего проливного дождя. Вены мои вздулись, ноздри расширись раз, как мне кажется, в десять, кожа моя, доселе бледная от теней города, в котором приходится обитать, ныне была черной, словно сажа от пролитой крови вампира, а глаза мои будучи голубыми днем, как мне показалось, светились красным, замогильным светом, светом, что ведет мертвецов в вечные объятья пустоты. В зеркальной глади не отражалось человека, в кристально чистой воде, в которую я через миг, пропитанный ужасом увиденного, кинулся отмываться, был лишь зверь. Моя охота приближает меня к цели, но лишает человеческого облика, и нет этой вечной погоне конца, ведь нет дороге назад тому, кто решил шагнуть со стены Последнего Дозора вниз, и ведет она меня в тупик, темный, словно непроглядная гладь ночи, и безнадежный, словно взгляд человека, который в одиночестве умирает на телах своих боевых товарищей. Мне нет дороги назад… Я смог улизнуть, скрыться из взора людей, идущих на бой с нежитью к великим стенам Вальденгейта, от взора тех, кто шел, смотря в глаза смерти, я смог улизнуть, как делал это всегда. Быть может, кто-то осудит меня, ведь иной реакции на подобный поступок быть не может, однако я знал, что смерть ко мне близка так же, как и к этим рабочим, что облачались в побитые, окропленные засохшей кровью доспехи Последнего Дозора. Я чувствовал этот замогильный холод, когда укрывался в тени переулка, когда снимал расцарапанный латный шлем, имеющий несколько глубоких царапин от когтей того, кого и мне страшно представлять, когда натягивал на голову треуголку, что за долгое время стала для меня ближе, чем кто-либо на этом свете. Он был рядом, он знал, что я пойду на его поиски, а я знал, что следующие дни станут последними для кого-то из нас двоих, как мне тогда казалось. Я готов поспорить, что его обуревали такие же эмоции, что и меня, хотя, быть может, все это было для него не более чем затянувшейся игрой. Да, так и есть. Я помню, что он сказал мне, когда истерзал мое тело, когда, насмехаясь, слизывал мою кровь, черную, словно смоль, в ночном свете улиц, тьму которых разгонял лишь пылающий с треском дом, со своих когтей. Я помню и вряд ли когда-нибудь забуду. Я долго шел по темным улицам, пересекая один район за другим, влекомый сладким, пугающим ароматом смерти, я шел и с яростью убирал с дороги каждого, кто посмел встать у меня на пути. Орды крыс, низшие умертвия, пара грабителей, коим в темных улицах округа 019 удалось скрыться от мобилизации, коим захотелось поживиться в столь смутный час, набить свои карманы содержимым чужих сумок и рюкзаков. Я помню их лица. Я помню лицо коренастого мужчины в коричневом, кожаном плаще, помню цвет его глаз и старый, зашарпанный котелок, что был натянут на его голову. Я помню лицо молодого парня, которому, на вид лишь недавно исполнилось семнадцать лет, помню его рубашку, цветастые подтяжки, украшенные нелепым узором в виде зигзага, помню цвет его глаз, в коих через миг, как мы встретились в переулке, взрывом пороха смешался страх и сожаление, жажда жизни и вечная скорбь. Никто не имел права вставать на моем пути, потому, когда коренастый мужичок вынул из-за полов своего старого плаща заточенную до неведомой остроты бритву, я в миг вытянул из-за широкого ремня, который ранее принадлежал старому охотнику, свой верный пистоль и без раздумий отправил кусочек свинца, что весил все свои девять с половиной грамм, в зашарпанный котелок. Парень пытался было бежать, но жажда крови овладела мной, потому беглец свалился недалеко от своего сообщника, который, быть может, являлся ему отцом. Его нелепые цветастые подтяжки, украшенные забавным узором в виде зигзага, пропитались багровой кровью, а рубаха, которую постигла та же участь, была с двух сторон пробита моим мечом, острие которого невинно поблескивало в свете одинокой луны. Луна не осудит, она лишь молча взглянет, окинет тебя и произошедшее безразличным взором, улыбнется одними лишь уголками губ, безмолвно согласившись хранить твой секрет до скончания веков. Луна – лучший друг зверя… То был тревожный вечер. Трубы гудели в предночной тишине, изредка прерываемой лишь далеким шумом заводов, которые даже в эти тревожные часы не прекращали своей работы, ведь на стенах всегда нужны доспехи, всегда нужны рапиры, шпаги и мечи, всегда нужны пистоли, мушкеты и мушкетоны. Кто, как не рабочие предприятий способны удержать на плаву весь город в такое темное, промозглое время, поддержать Последний Дозор, укрепить веру в победу, выдав в руку фермера, который до сего момента и веса оружия не знал, хороший клинок? Пожалуй, лишь прекрасный повар, сготовивший в полевых условиях отменного, горячего рагу, рагу, что согреет тело и дух в моменты темных, замогильных ветров, ветров, вырывающих штандарты из рук воинов, кидающих свой взор в мглистые дали, скрывающиеся за бойницами, ветров, пронизывающих до костей людей, укутанных в самые теплые шубы. Герои, как не странно, скрываются среди обычного люда. Не стоит туманить свой разум, отдавая предпочтение памятникам минувших дней и рассказам о принцах из пыльных книг, стоит лишь поднять взор, да приглядеться, узреть рабочих, трудящихся у печей и станков на суточных сменах, узреть шахтеров, что, рискуя собственной жизнью, спускаются в глубины нашей тверди, динамитом расчищают свой путь, рискуя оказаться под завалами, узреть поваров, что вкусно кормят люд тем, что только можно найти на улицах Вальденгейта, а найти можно, поверьте мне, далеко не многое. Герои среди нас! Я шел молча, пересекая одну из множеств темных улиц ночного города, как спазм страха пробил мои легкие, принеся из тьмы, что таилась в трехстах метрах от меня, явный запах смерти, запах сладковатый, гнилостный. Я знал, что он рядом, а он знал, что рядом я. заброшенного дома. Могильный холод пронзил меня, словно стрела, а из непроглядной тьмы на меня взглянули тысячи мертвых, давно опустевших глазниц. Все они были рядом, я готов покляться, что среди великого множества мертвецких взоров были и те, что смотрели на меня не только с великой грустью, скорбью и печалью, а те, в чьих давно высохших глазах я увидел, нет, почувствовал, некую доброту и тихую, тлеющую во мгле радость. Тут были все, а среди всех, таясь в великой тьме, путь из которой найти поныне невозможно, были и мои давно усопшие родители с сестрой, а так же старый охотник – все люди, что были для меня дороги, все люди, после смерти которых я дал себе клятву не привязываться к кому-либо. Именно поэтому у меня до сих пор нет жены и верного друга, что сможет прикрыть мою спину в смутный час. Он отнимет и их, ведь для него это не более чем игра, целью которой является страдания одной жалкой пешки на шахматной доске, которой не видно начала и края. Красные глаза сверкнули во мраке комнаты второго этажа. Я готов покляться, что в звенящей тишине услышал мерзкий, хлюпающий звук его раздвоенных губ, которые расходились в улыбке. Спустя столько лет я встретил его – заветного зверя, ради которого и затевалась вся эта охота. С грохотом он спрыгнул с потолка, обнажая клыки, готовясь, как мне тогда казалось, окончить затянувшуюся игру. Нет, я не видел этого в непроглядной мгле, я чувствовал это всем своим нутром. Распахнув плащ, мне хватило пары секунд, чтобы отцепить от ремня верную лампу, механизмом высечь искру и швырнуть заветное светило на деревянный пол, разливая масло, что через мгновение заплясало языками огня, освещая помещение теплым, желтым светом. Он даже не колыхнулся, так и продолжал стоять всего в каких-то семи метрах от меня, безобразно лыбясь, сверкая желтизной своих клыков. Высокий силуэт, который, как и пятнадцать лет назад, с трудом помещался в комнате, упираясь головой в потолок. В темной, слабоосвещенной еще только разгорающимся огнем комнате, стояла высокая тощая фигура, чья кожа была цвета сажи, чьи глаза блистали в ночи, словно искры в раскаленном очаге. На правом плече красовался безобразный шрам, что оставил я ему когда-то в подарок, что поныне служит причиной для игрищ со мной. Наши гляделки длились долго – ни я, ни он не шли в атаку, ведь спустя столько лет мы встретились лицом к лицу. Он знал, что я набрался опыта, он знал, что игра в этот раз выдастся в разы интересней. Именно потому безобразная улыбка не слезала с его морды, именно поэтому он был рад видеть меня, а я его. После стольких лет мы стояли друг напротив друга и никто не спешил сделать первый шаг, ведь я собирался с силами и пытался побороть ужас от нахлынувших воспоминаний, пытался обрадоваться, что наконец нашел своего, ставшего родным врага, а он радовался тому, что плод его ужасных деяний окреп, что его игра привела к желаемому результату, что я, прогнив душой, стал похож на него, радовался, что вскоре ко мне придет ужасное осознание того, что Охотник -Томас Джекоби стал тем, кого стремился уничтожить большую часть жизни. В один момент мор спал с меня и я ринулся в бой, желая расквитаться с древним злом, ставшим для меня родным за столько лет, ведь не раз я чувствовал его холодный взгляд на своей спине, не раз ко мне приходило ужасное осознание того, что он мог убить меня в любой момент, что ржавая шпага, оказавшаяся у меня под рукой в нужный миг – совсем ну случайность. Не буду лукавить – бой длился чуть более часа. Он играл со мной, а я изо всех сил, собрав всю ярость, что долгие годы вскипала в моем нутре, пытался наконец поразить своего заветного зверя. Не раз он мог убить меня, наказав за ошибки, совершенные в пылу боя, но не делал этого. За все это время я нанес ему несколько серьезных ран, которые, как мне кажется, нанести себе позволил он сам. Он же не остался в стороне, теперь мое тело украшает несколько серьезных шрамов. Смех да и только… Грош цена моим навыкам. Когда ему надоело, когда я решил выхватить пистоль, вампир нанес сокрушающий удар, заставивший меня отлететь в дальнюю часть дома, который к тому моменту начинал пылать во всю. Я чувствовал жар, безумный жар, мои сапоги начинали обугливаться, а ноги, пожираемые пламенем, вздымались волдырями-ожогами. Так бы я и умер в далеком от родного дома округе 019, но он спас меня. Когда я открыл глаза, я лежал в куче мусора в отдалении от пылающего здания, а он, черным силуэтом разгоняя марево неозознанности, облизывая свои лапы, испачканные по локоть в моей крови, стоял рядом. Он так же безобразно улыбался, и прежде чем я провалился во тьму от боли, нахлынувшей в один момент, произнес несколько слов, которые я запомню, клянусь своим сердцем, до того момента, пока вампир не падет у моих ног. Но произнесу я их с насмешкой, глядя в эти кровавые, красные глаза. «Я оставлю тебе жизнь, ведь я хочу смотреть за твоими жалкими потугами забыть». Очнулся я через несколько дней у трактирщика Изекииля. Он выходил меня, ведь были мы старыми знакомыми, которые не раз обменивались услугами. Я смог ранить его, значит в один момент смогу и убить… Моя тропа ведет в никуда, но ведь много времени утекло с того момента, однако настоящий охотник никогда не остановится, пока добыча не рухнет у его ног, но я по сей день помню их лица, цвет их глаз, зашарпанный котелок и нелепые цветастые подтяжки с узором в виде зигзага. Я мог их не убивать, а просто отпугнуть пистолем, отпустить мальца, но я не сделал этого. Кажется, я не просто так почувствовал некоторое подобие родства к этой твари, а это пугает меня до дрожи, пугает больше, чем все на этом свете.

Я шел долго, обходя взбухшие, гниющие трупы стороной, изредка пронзая позеленевшую плоть покойников, коих заживо пожирали черви, стальным мечом, позеленевшую плоть тех, кто изъявил излишнее желание отправить меня в вечную тьму, окропив старые дороги свежей, теплой кровью. Ориентиром служили мне багровые, засохшие подтеки на каменных плитах, когда-то служивших беспечным людям Вальденгейта дорогой.. Видимо, произошло ужасное, то, что я и хотел расследовать, не более, чем неделю назад. Благо, дни прошедшие стояла жара нестерпимая, привычная рабочим, что коротают свой век у печей заводских, да не для иных людей, что с подобной температурой сталкиваются лишь по воле шаловливой погоды, находящейся под властью нашего региона. Я шел долго, обходя восставших покойников стороной, хоронясь в смрадных улицах, отгоняя крысиные стаи, способные заживо обглодать человека до костей за считанные секунды, спасительным светом яркого факела. Не раз мне казалось, что кто-то окидывал меня взглядом кроваво-красных глаз, полных мертвецкой ненависти, из мглы темных оконных проемов опустевших домов, оконных проемов, напоминающих одинокие глазницы черепов, черепов былого величия окружающего нас города-гиганта. Я шел и явно знал, что сей район по зря прозвали опустошенным после нашествия чумы, ведь был он более чем обитаем, правда жители его уже давно утратили человеческий облик, волю и разум. Этот участок продолжал жит свой тихой, смрадной и извращенной жизнью, демонстрируя всем оставшимся в живых людям, как выглядит конец цивилизации. Труп священника был изувечен сильно, но мне, сказать по правде, доводилось видеть и чего похуже. Его голова была свернута, по моим ощущениям, градусов на двести семьдесят, а тело все, дряхлое и старое, усеяно следами от клыков. Не сложно было понять, что дело, которое мне предстояло расследовать, связано было с чем-то потусторонним, с чем-то, что без особых проблем смогло буквально открутить славное чело священнослужителя, лишить его большей части крови и, по совместительству, жизни. Какой умник с пятью подбородками, восседающий на «священном» стуле, доживающем свой век в великих страданиях от веса своего владельца, решил отправить служителя церкви в столь опасные места, места, способные лишить жизни и бывалого война? Весьма глупое решение, которое вряд ли бы принял какой-либо кардинал в столь смутные, темные времена. Озарение, словно пуля порохового пистолета, ударило мне в голову со страшной силой. В рядах церкви поныне скрывается вампир.. Я явился в храм со страшными вестями, которые, к сожалению, не восприняли всерьез. То, попомните мои слова, великая ошибка, способная изменить очень многое. Сколь много людей еще сложат головы под мнимым величием церкви, цена которому одна железная крона, нарушить которое - грех и деяние против воли создателя. Ложные идолы затмевают взор человека, заставляют его отворачиваться и не замечать зверя, что скрывается средь люда рабочего, зверя, извращающего умы человеческие. Ложные идолы, попомните слова мои, приведут нас к скорой кончине.

Сфера – древний артефакт забытых столетий, что скрыт был под толстым слоем камня и земли, секретов и тайн, крови и предательств. Занявшись истреблением себе подобных, набиванием карманов золотыми кронами, мы не заметили, что город, что окружает нас всех, хранит в себе неприлично много реликвий, что смогут помочь нам в борьбе с нежитью. Как жаль, что люди, желающие власти, готовы пойти на все – похитить один из немногих шансов на победу в этой неравной борьбе, дарованных нам древностью, ради собственной выгоды. Какая глупость, какая деградация, какое безрассудство… Что за человек, имея не затуманенный рассудок и ясный ум, готов обречь себя и других на верную смерть, в миг соблазнившись светящейся «безделушкой», значения коей он не знает? Арнольд Ротхер – лжец, достойный лишь четвертования. Именно он похитил реликвию столетий и, если судить по рассказам священников из церкви создателя, практически стер промышленный район с лица земли своими безрассудными действиями. Пришлось потратить более недели моего времени, прежде чем удалось найти этого идиота и вернуть украденное, даруя округу 017 шанс на жизнь. В конце концов, еще бы немного и, если верить словам священника церкви создателя, нас бы могло не быть. Порой жутко представлять, что жизнь твоя зачастую зависит от безумного незнакомца, который где-то, скрытый сотнями стен и пороков, способен одним лишь своим неверным поступком, коих, к слову, у безумцев не мало, уничтожить все, что тебе дорого. Сей происшествие было бы большой утратой и, быть может, решило судьбу смрадного Вальденгейта раз и навсегда, ведь вести войну без таких ресурсов как сталь и уголь – невозможно в наших реалиях. Мы говорили долго. Разговор с духовенством выдался тяжелым и душным, но, к счастью, не безрезультатным - я достиг желаемого. Церковь создателя, сговорившись с жандармерией, в некотором смысле, в коей был и я, нашла реликвию и забрала ее в свои казематы. Мне же удалось выбить согласие на совместное исследование реликта. Быть может, это наш единственный шанс на выживание, утерять который будет крайне прискорбно. Думаю, сей артефакт можно сравнить с надеждой сердца человеческого, пусть и одной из многих ее частей, которая, словно пазл древности, складывается из многих факторов. Потому нельзя по глупости отчаянной утерять этот небольшой кусочек веры в светлое будущее, ведь она - самое главное, что осталось у людей. Не золото, не сталь, не уголь и не древние знания, а надежда. Кажется, творится что-то отвратное. Я буквально чую кровь, порчу и скверну, что смрадом своим повествует о чем-то плохом. У ворот в опустошенный район я обнаружил багровые следы, кажется, где-то в глубине этого прокаженного места пытаются скрыть страшный секрет, что не должен быть виден глазу человеческому. Ныне я вынужден отлучится и проверить свои догадки – ныне непозволительно рисковать и закрывать на подобные знамения глаза. На том на сегодня запись и окончим. Выражаю огромную благодарность Recreant Templar , известной вам в роли Мауд, за создание атмосферного портрета персонажа, который, к превеликому сожалению, мне пришлось исказить! Вы сможете найти ее ВК по этой ссылке - https://vk.com/recreanttemplar

Некто Томас Гримм предстал передо мной в роли детектива, что на равных правах делит хлипкий стул, жалобно скрипящий под лишним весом обоих канцелярских крыс, с прославившимся одноглазым стариком, чье дыхание всегда отдает запахом перегара. Говоря по правде, мне кажется, что зверь ведет меня по этим отвратным местам неспроста. Я, мать твою, должен искупить все свои грехи, прежде чем предстать пред ублюдком с возможностью наконец сыскать отмщения. Как в ином случае объяснить непросветную глупость этого хряка-детектива? Человек, что день за днем осматривает обескровленные тела убитых, еще имеет эту детскую искринку наивности, коей лишен каждый ребенок Вальденгейта в сей темные времена? Беспросветная глупость… Не с того момента я начал, ведь на момент, описанный выше, сфера уже была найдена. Ну что же.. Когда я заявился в детективное бюро, под жалобный скрип табурета меня встретил одноглазый старик, которому, к слову, стоило бы хоть раз в месяц наведываться в городские купальни. Что бы я ему ни говорил, мнимый детектив гласил о том, что все дела, имеющие темную подоплеку, ныне переданы хранителям веры. К превеликому сожалению, путь мой лежал к самолюбивым лжецам, кои так активно выкрикивают о своей любви к создателю, однако, быть может, благодать мироздания озарила меня своим присутствием, и буквально через четверть часа все тот же старик подбежал ко мне с просьбой о помощи. Группа собралась не из малых. Там было четыре жандарма, включая местного полковника жандармерии округа 017, три человека из церкви создателя, я и старик из последнего дозора, старик, увешанный ложными лаврами и преувеличенным уважением. Ветераны, без сомнения, достойны почитания, однако где сей похвалы и медали тем, кто убивается на заводах восемнадцать часов подряд, что бы эти напыщенные индюки на стенах могли вести свою извечную войну? Где уважение к жандармам, что, хоть и редко, но ценой своей жизни защищают граждан, встают, словно каменная стена, между ликом смерти и существованием обычного люда? Нет этого уважения, ведь падает оно все на членов последнего дозора, безусловно, важных, но далеко не самых важных членов общества города Вальденгейт. Нет этого уважения, ведь простые люди в этой каменной клетке удостаиваются лишь плевка в их сторону. Вальденгейт – прогнившее место, в коем жить, готов поспорить, не многим сложнее, чем за стенами. Какая ирония... Целью сея похода было вызволение крайне глупого, самоотверженного детектива, который, не веруя в темное подоплеку окружающего нас мира, решил залезть в катакомбы, кои трещали по швам от количества умертвий, что обгладывали иссохшие, трухлые кости в темных углах давно забытых подземелий. Безрассудная глупость… Обычно за свою работу я получал деньги потому, кажется мне, стоит наведаться в местную канцелярию и оформить себя как индивидуального предпринимателя – хоть в этом случае риск жизнью ради подобных идиотов будет оправдан. Как оказалось в дальнейшем, катакомбами, в которые спустилась наша разношерстная группа, овладело нечто большее, чем жалкие умертвия. Старинные латные доспехи, что были пусты внутри, размахивали ржавыми мечами и алебардами, из темных углов слышался тихий шепот на древнем, забытом наречии, а от незримых взоров, что наблюдали за каждым действием отряда, по затылку и спине бегал могильный холод. Темнота сгущалась, не позволяя увидеть ничего дальше вытянутой длани, а воздух разил затхлостью и великим множеством иных нот, что при смешении начинали играть в унисон одну симфонию – смерть. То было не место для живых, однако мы шли вперед, с трудом освещая свой путь светом масляных ламп, что, в конце концов, возымело успех. Кажется, мне во снах будут сниться эти деревянные лошади и железные слоны, ведь подобную байду еще надо было кому-то выдумать! Глупая загадка встала на пути, загадка не сложная, однако потрепавшая мои нервы из-за того идиота, что в темных углах этих проклятых подземелий потерял разум и тыкал во всех стволом порохового пистолета, мешая собраться с мыслями. Так или иначе, мне удалось разгадать загадку и найти выход из лабиринта, что располагался за вратами, открываемыми решением головоломки, и, спустя продолжительное время с момента нашего входа в эти тоннели, полные чертовщины, мы наконец дошли до конечного зала. Стены большого помещения заканчивались надписью, гласившей что-то на подобии «Истина – ложь». Очередная глупость, как и все остальное в этом городе, однако не на то стоит обратить внимание. Под охраной большого монстра, орудовавшего не менее огромным щитом, находился древний артефакт, пролежавший в этих местах, как мне кажется, не одно столетие. В суматохе один из членов экспедиции своровал реликвию, однако то было не замечено, после чего отряд в спешке выдвинулся к выходу из катакомб, желая увидеть белый свет. Долго длились наши споры за право, кому будет принадлежать энергетическая сфера, которую отряду удалось вытащить из древних тоннелей, однако лишь по истечению большого времени мы поняли, что артефакт был украден. Я знаю, кто это сделал, потому ныне я заканчиваю опись произошедших событий и выдвигаюсь на поиски юродивого идиота, который не знает, какая сила попала ему в руки.

Деревянный ящик с треском раскрылся под натиском пары железных ломов, после чего в мой нос ударил сильный знакомый запах, который лишь парой своих нот до сих пор способен унести мой разум на десяток лет назад, в старую хижину трущоб Вальденгейта. В дом, что от трухлявого погреба до самого чердака пропах ароматическими маслами, сильно забивающими нос своей резкостью, чесноком и терновником, чей запах, по поверьям в народе, должен был отпугивать нечистую силу, отбивать желание тварей, пришедших из-за стен, проникнуть в чужое жилище, полакомиться чужой плотью и кровью. Как жаль, что все это лишь глупые россказни, не оправдавшие ожиданий, что были на них возложены, ведь ныне та хижина стоит пустой, а следы на тепловых трубах таят свою жуткую, печальную историю. Старые вещи лежали в той посылке, что часом ранее выгрузили у здания главной канцелярии. Старые вещи старого Охотника, какая ирония, черт побери… Вымазанные в масле стальные детали блистали на свету, лаченные деревянные элементы, испещренные сотнями мелких царапин, до сих пор отдавали горькими, химическими нотками пропитки. То оружие сделано было на славу и служило в борьбе со зверьем, пожалуй, не одно поколение. Потому каждый, кто лишь на миг кидал свой взор на странное содержимое деревянного ящика, сразу чувствовал скрытое в старом клинке, что лишь немного выглядывал из пропитанной маслом ткани, и мощном, крупном арбалете настоящее величие, передававшееся боле не через внешний вид вооружения, а через незримую человеческому глазу силу – ауру. Он посылки буквально веяло незримой угрозой и безмолвной силой старых артефактов, кои знакомы были далеко не всем. Все вопросы были решены парой крон, как оно обычно и бывает, а я сам отправился в ближайшую таверну, желая укомплектоваться к тому моменту, как придет последняя часть моего снаряжения. Паб то не отличался от заведений всех оставшихся в целости и сохранности округов. Дешевая выпивка, способствующая спаиванию рабочих, дорогая еда, стоимость коей превышает оплату труда большей части населения. Мерзко оно все. Иной раз подобное заставляет задуматься – не за человеческую ли жадность пала на нас кара незримого, справедливого, но жестокого рока судьбы? Далее мой путь лежит к местному детективу, восседающему в здании канцелярии. Чтобы найти цель мне необходимо иметь базу данных всех преступлений, так иначе связанных с темной частью этого города, нечистой частью, если быть точнее. Быть может, после этого мне удастся выйти на след зверя, что так тесно связан нитями судьбы с моей жизнью. Благо, я уже получил все необходимые бумаги. Кроны решают многие проблемы…

Каво

Округ 017 – удручающее местечко, которое навевает тоску и усталость, вытягивает из человека силы и смысл жизни, разбивает его надежды и мечты о трупы, лежащие в переулках, и смрад, что приносит ветер со стороны опустевших, зараженных районов. Я видел в своей жизни многое. И грязь, и кровь, и смерть, видел места и хуже того, куда я прибыл на днях, однако, пожалуй, округ 017 для меня является предпоследним местом, в которое я бы хотел попасть. Зверь, убивий старого охотника, действует по какому-то злому умыслу, водит меня за нос, петляет средь темных переулков, но не выходит на свет. Он меня боится? Вряд ли.. однако, я уверен в том, у него есть план. Сплошная бюрократия. Как же я ненавижу клерков, что сидят на мягких креслах в своих конторах, которые за трое суток способны своими толстыми пальцами выцарапать лишь три цифры на новеньком, белом пергаменте. Цифры, которые обозначают цену, которою нужно уплатить для того, чтобы наконец стартовал процесс создания твоих документов. Недопустимо долго для столь ущербного места, полного скверны и зверья, что прячется под ликом рабочих местных предприятий. Сей улицы славятся наличием сталелитейного завода и угольных шахт, продукция с которых вносит весомый вклад в казну города, однако, как это обычно бывает, хорошо тут живут лишь начальники, а обычные рабочие еле сводят концы с концами, зарабатывая за смену пару крон, коих с трудом хватает на пропитание. Вши, зловоние и вечный дым – спутники трех из четырех людей, бродящих по этим улицам, стараясь не попасть в лапы умертвиям, с которыми не могут разобраться местные защитники веры. Наглые артисты, скрывающие свой мерзкий лик за стальным шлемом и словами о «Величии создателя» в тот момент, когда в очередной раз выгребают из ящика подношения прихожан. Мечи их затупились, брюхо отвисло до колен – они обрюзгли. Что удивительно, именно эти надменные подлецы представляют самую главную опасность на улицах округа 017, ведь жадность их не знает границ, а скука может заставить отнять чью-то ногу, скрывая свои поступки за откровенным вздором, основывающимся на «скверне», которая якобы способна собираться в определенной части тела человека. Эта безнаказанность явно принесет много проблем гражданской канцелярии в будущем, помяните мое слово. На том первая моя запись из этих проклятущих мест оканчивается, а мне пора отправляться ближе к зданию ГК. Быть может, моя посылка уже прибыла?