Я могу поклясться, что почувствовал его, когда стоял в рядах последнего дозора. Я могу поклясться, что раны, которые он оставил мне пятнадцать лет назад, уже давно обратившиеся в шрамы, взвыли, словно псы на лютом морозе, словно мученик, которого прижигают раскаленным докрасна металлом в казематах церкви Создателя. Мое сердце забилось в унисон с барабанами тревоги и смуты, что затуманили мой разум, что крепкая грибная водка старика Изекииля в «Старой преисподней» из округа 019. Каждый волос на моем теле встал дыбом, а с затылка, словно мерзкий слизняк, перепрыгивая на спину, пополз мерзкий холодок ужаса. Легкие мои сжала тревога, а разговоры о пиве, которые мне удалось завести в строю с хранителем веры, усохли на корню, перебиваемые спазмами дыхания. Ужас, страх, злость и желание убить – все это пронзило мое нутро, когда легкий ветерок Вальденгейта, смешиваясь с дымом, пылью, и далеким запахом гниющей плоти, принес мне еле слышимый отголосок смерти, отголосок, который я запомнил и вряд ли смогу забыть. Что крепкая рука кузнеца, тревога сжала каждою часть моего тела, я знал, что зверь, за которым я веду охоту половину собственной жизни, таится рядом. Кажется, я даже смог заметить блеск красных глаз в темном переулке неподалеку. Он был рядом, очень близко и одновременно далеко, отдаляемый могильным холодом и замогильной злостью, страхом, до сей момента таившемся в моем сознании, страхом, до сей момента маскирующимся за нечеловеческой злобой, которую я пытался изгнать из себя, избавляясь от всех четырех вампиров – жертв, павших от моей руки за время многолетней охоты. Я до сих пор помню, как истязал Ричарда – зверя в человеческой шкуре, прикончившего не один десяток людей во славу своих темных господ, почти ровно год назад. Я до сих пор помню, как рвал его кожу, черную, словно сажа, и плоть, сладковато отдающую нотками гниющего мяса, тупым крюком, что попался мне под руку на старой, заброшенной скотобойне. Я до сих помню, как он страдал за свои грехи, обливаясь темной, словно сама мгла разлома, кровью, как я пытался унять свою злобу, сравнимую лишь с невероятной яростью Древних Богов, раз за разом разрывая нечисть на части. Я до сих пор помню, что, выйдя в свет масляных ламп, освещающих ночные улицы города, не узнал себя в отражении лужи, оставшейся после недавнего проливного дождя. Вены мои вздулись, ноздри расширись раз, как мне кажется, в десять, кожа моя, доселе бледная от теней города, в котором приходится обитать, ныне была черной, словно сажа от пролитой крови вампира, а глаза мои будучи голубыми днем, как мне показалось, светились красным, замогильным светом, светом, что ведет мертвецов в вечные объятья пустоты. В зеркальной глади не отражалось человека, в кристально чистой воде, в которую я через миг, пропитанный ужасом увиденного, кинулся отмываться, был лишь зверь. Моя охота приближает меня к цели, но лишает человеческого облика, и нет этой вечной погоне конца, ведь нет дороге назад тому, кто решил шагнуть со стены Последнего Дозора вниз, и ведет она меня в тупик, темный, словно непроглядная гладь ночи, и безнадежный, словно взгляд человека, который в одиночестве умирает на телах своих боевых товарищей. Мне нет дороги назад…

Я смог улизнуть, скрыться из взора людей, идущих на бой с нежитью к великим стенам Вальденгейта, от взора тех, кто шел, смотря в глаза смерти, я смог улизнуть, как делал это всегда. Быть может, кто-то осудит меня, ведь иной реакции на подобный поступок быть не может, однако я знал, что смерть ко мне близка так же, как и к этим рабочим, что облачались в побитые, окропленные засохшей кровью доспехи Последнего Дозора. Я чувствовал этот замогильный холод, когда укрывался в тени переулка, когда снимал расцарапанный латный шлем, имеющий несколько глубоких царапин от когтей того, кого и мне страшно представлять, когда натягивал на голову треуголку, что за долгое время стала для меня ближе, чем кто-либо на этом свете. Он был рядом, он знал, что я пойду на его поиски, а я знал, что следующие дни станут последними для кого-то из нас двоих, как мне тогда казалось. Я готов поспорить, что его обуревали такие же эмоции, что и меня, хотя, быть может, все это было для него не более чем затянувшейся игрой. Да, так и есть. Я помню, что он сказал мне, когда истерзал мое тело, когда, насмехаясь, слизывал мою кровь, черную, словно смоль, в ночном свете улиц, тьму которых разгонял лишь пылающий с треском дом, со своих когтей. Я помню и вряд ли когда-нибудь забуду.

Я долго шел по темным улицам, пересекая один район за другим, влекомый сладким, пугающим ароматом смерти, я шел и с яростью убирал с дороги каждого, кто посмел встать у меня на пути. Орды крыс, низшие умертвия, пара грабителей, коим в темных улицах округа 019 удалось скрыться от мобилизации, коим захотелось поживиться в столь смутный час, набить свои карманы содержимым чужих сумок и рюкзаков. Я помню их лица. Я помню лицо коренастого мужчины в коричневом, кожаном плаще, помню цвет его глаз и старый, зашарпанный котелок, что был натянут на его голову. Я помню лицо молодого парня, которому, на вид лишь недавно исполнилось семнадцать лет, помню его рубашку, цветастые подтяжки, украшенные нелепым узором в виде зигзага, помню цвет его глаз, в коих через миг, как мы встретились в переулке, взрывом пороха смешался страх и сожаление, жажда жизни и вечная скорбь. Никто не имел права вставать на моем пути, потому, когда коренастый мужичок вынул из-за полов своего старого плаща заточенную до неведомой остроты бритву, я в миг вытянул из-за широкого ремня, который ранее принадлежал старому охотнику, свой верный пистоль и без раздумий отправил кусочек свинца, что весил все свои девять с половиной грамм, в зашарпанный котелок. Парень пытался было бежать, но жажда крови овладела мной, потому беглец свалился недалеко от своего сообщника, который, быть может, являлся ему отцом. Его нелепые цветастые подтяжки, украшенные забавным узором в виде зигзага, пропитались багровой кровью, а рубаха, которую постигла та же участь, была с двух сторон пробита моим мечом, острие которого невинно поблескивало в свете одинокой луны. Луна не осудит, она лишь молча взглянет, окинет тебя и произошедшее безразличным взором, улыбнется одними лишь уголками губ, безмолвно согласившись хранить твой секрет до скончания веков. Луна – лучший друг зверя…

То был тревожный вечер. Трубы гудели в предночной тишине, изредка прерываемой лишь далеким шумом заводов, которые даже в эти тревожные часы не прекращали своей работы, ведь на стенах всегда нужны доспехи, всегда нужны рапиры, шпаги и мечи, всегда нужны пистоли, мушкеты и мушкетоны. Кто, как не рабочие предприятий способны удержать на плаву весь город в такое темное, промозглое время, поддержать Последний Дозор, укрепить веру в победу, выдав в руку фермера, который до сего момента и веса оружия не знал, хороший клинок? Пожалуй, лишь прекрасный повар, сготовивший в полевых условиях отменного, горячего рагу, рагу, что согреет тело и дух в моменты темных, замогильных ветров, ветров, вырывающих штандарты из рук воинов, кидающих свой взор в мглистые дали, скрывающиеся за бойницами, ветров, пронизывающих до костей людей, укутанных в самые теплые шубы. Герои, как не странно, скрываются среди обычного люда. Не стоит туманить свой разум, отдавая предпочтение памятникам минувших дней и рассказам о принцах из пыльных книг, стоит лишь поднять взор, да приглядеться, узреть рабочих, трудящихся у печей и станков на суточных сменах, узреть шахтеров, что, рискуя собственной жизнью, спускаются в глубины нашей тверди, динамитом расчищают свой путь, рискуя оказаться под завалами, узреть поваров, что вкусно кормят люд тем, что только можно найти на улицах Вальденгейта, а найти можно, поверьте мне, далеко не многое. Герои среди нас!

Я шел молча, пересекая одну из множеств темных улиц ночного города, как спазм страха пробил мои легкие, принеся из тьмы, что таилась в трехстах метрах от меня, явный запах смерти, запах сладковатый, гнилостный. Я знал, что он рядом, а он знал, что рядом я.  

заброшенного дома. Могильный холод пронзил меня, словно стрела, а из непроглядной тьмы на меня взглянули тысячи мертвых, давно опустевших глазниц. Все они были рядом, я готов покляться, что среди великого множества мертвецких взоров были и те, что смотрели на меня не только с великой грустью, скорбью и печалью, а те, в чьих давно высохших глазах я увидел, нет, почувствовал, некую доброту и тихую, тлеющую во мгле радость. Тут были все, а среди всех, таясь в великой тьме, путь из которой найти поныне невозможно, были и мои давно усопшие родители с сестрой, а так же старый охотник – все люди, что были для меня дороги, все люди, после смерти которых я дал себе клятву не привязываться к кому-либо. Именно поэтому у меня до сих пор нет жены и верного друга, что сможет прикрыть мою спину в смутный час. Он отнимет и их, ведь для него это не более чем игра, целью которой является страдания одной жалкой пешки на шахматной доске, которой не видно начала и края.

Красные глаза сверкнули во мраке комнаты второго этажа. Я готов покляться, что в звенящей тишине услышал мерзкий, хлюпающий звук его раздвоенных губ, которые расходились в улыбке. Спустя столько лет я встретил его – заветного зверя, ради которого и затевалась вся эта охота. С грохотом он спрыгнул с потолка, обнажая клыки, готовясь, как мне тогда казалось, окончить затянувшуюся игру. Нет, я не видел этого в непроглядной мгле, я чувствовал это всем своим нутром.

Распахнув плащ, мне хватило пары секунд, чтобы отцепить от ремня верную лампу, механизмом высечь искру и швырнуть заветное светило на деревянный пол, разливая масло, что через мгновение заплясало языками огня, освещая помещение теплым, желтым светом. Он даже не колыхнулся, так и продолжал стоять всего в каких-то семи метрах от меня, безобразно лыбясь, сверкая желтизной своих клыков. Высокий силуэт, который, как и пятнадцать лет назад, с трудом помещался в комнате, упираясь головой в потолок. В темной, слабоосвещенной еще только разгорающимся огнем комнате, стояла высокая тощая фигура, чья кожа была цвета сажи, чьи глаза блистали в ночи, словно искры в раскаленном очаге. На правом плече красовался безобразный шрам, что оставил я ему когда-то в подарок, что поныне служит причиной для игрищ со мной. Наши гляделки длились долго – ни я, ни он не шли в атаку, ведь спустя столько лет мы встретились лицом к лицу. Он знал, что я набрался опыта, он знал, что игра в этот раз выдастся в разы интересней. Именно потому безобразная улыбка не слезала с его морды, именно поэтому он был рад видеть меня, а я его. После стольких лет мы стояли друг напротив друга и никто не спешил сделать первый шаг, ведь я собирался с силами и пытался побороть ужас от нахлынувших воспоминаний, пытался обрадоваться, что наконец нашел своего, ставшего родным врага, а он радовался тому, что плод его ужасных деяний окреп, что его игра привела к желаемому результату, что я, прогнив душой, стал похож на него, радовался, что вскоре ко мне придет ужасное осознание того, что Охотник -Томас Джекоби стал тем, кого стремился уничтожить большую часть жизни.

В один момент мор спал с меня и я ринулся в бой, желая расквитаться с древним злом, ставшим для меня родным за столько лет, ведь не раз я чувствовал его холодный взгляд на своей спине, не раз ко мне приходило ужасное осознание того, что он мог убить меня в любой момент, что ржавая шпага, оказавшаяся у меня под рукой в нужный миг – совсем ну случайность.

Не буду лукавить – бой длился чуть более часа. Он играл со мной, а я изо всех сил, собрав всю ярость, что долгие годы вскипала в моем нутре, пытался наконец поразить своего заветного зверя. Не раз он мог убить меня, наказав за ошибки, совершенные в пылу боя, но не делал этого. За все это время я нанес ему несколько серьезных ран, которые, как мне кажется, нанести себе позволил он сам. Он же не остался в стороне, теперь мое тело украшает несколько серьезных шрамов. Смех да и только… Грош цена моим навыкам.

Когда ему надоело, когда я решил выхватить пистоль, вампир нанес сокрушающий удар, заставивший меня отлететь в дальнюю часть дома, который к тому моменту начинал пылать во всю. Я чувствовал жар, безумный жар, мои сапоги начинали обугливаться, а ноги, пожираемые пламенем, вздымались волдырями-ожогами. Так бы я и умер в далеком от родного дома округе 019, но он спас меня. Когда я открыл глаза, я лежал в куче мусора в отдалении от пылающего здания, а он, черным силуэтом разгоняя марево неозознанности, облизывая свои лапы, испачканные по локоть в моей крови, стоял рядом. Он так же безобразно улыбался, и прежде чем я провалился во тьму от боли, нахлынувшей в один момент, произнес несколько слов, которые я запомню, клянусь своим сердцем, до того момента, пока вампир не падет у моих ног. Но произнесу я их с насмешкой, глядя в эти кровавые, красные глаза. «Я оставлю тебе жизнь, ведь я хочу смотреть за твоими жалкими потугами забыть».

Очнулся я через несколько дней у трактирщика Изекииля. Он выходил меня, ведь были мы старыми знакомыми, которые не раз обменивались услугами.

Я смог ранить его, значит в один момент смогу и убить… Моя тропа ведет в никуда, но ведь много времени утекло с того момента, однако настоящий охотник никогда не остановится, пока добыча не рухнет у его ног, но я по сей день помню их лица, цвет их глаз, зашарпанный котелок и нелепые цветастые подтяжки с узором в виде зигзага. Я мог их не убивать, а просто отпугнуть пистолем, отпустить мальца, но я не сделал этого. Кажется, я не просто так почувствовал некоторое подобие родства к этой твари, а это пугает меня до дрожи, пугает больше, чем все на этом свете.